45 лет назад увидел свет роман Владимира Набокова «Ада, или Эротиада. Семейная хроника»

«Ada or Ardor: A Family Chronicle» — шестой роман Набокова, написанный по-английски. Он увидел свет в мае 1969 года и занял в списке бестселлеров The New York Times прочное (на 20 недель) четвертое место — после «Крёстного отца» Пьюзо, «Любовной машины» Сюзанн и «Жалоб Портного» Рота. Одни критики решили, что это полный провал – они поняли всё буквально, не заметив, что это была игра высокого уровня. Зато другие назвали «Аду» вершиной творчества Набокова и самым великим романом XX столетия.

Первая русская «Ада» вышла в 1995 году в коллективном переводе. В 1996 году появился перевод Сергея Ильина «Ада, или Радости страсти». И наконец, в 1999 году — перевод Оксаны Кириченко «Ада, или Эротиада», которым мы и будем пользоваться. Тем более что он снабжен комментариями Николая Мельникова. Ну а тех, кто готов погрузиться в роман с головой, отсылаем к сайту — оригинал ценнее любых переводов.

Читателю Набокова вовсе не нужно знать в совершенстве несколько языков, играть в шахматы на уровне кандидата в мастера, разбираться в лепидоптерологии, свободно ориентироваться в бескрайнем море мировой литературы и т.п. Это всё мифы. Достаточно знаний в объеме средней школы и самых общих представлений о Джойсе и Прусте: дескать, поток сознания в поисках утраченного времени… И еще один странный миф – будто бы Набоков только и делал, что изобретал ловушки и головоломки для читателей и критиков. Путал, так сказать, следы. Ну можно ли вообразить (настоящего) писателя, который прикидывает: «Вот здесь я капканчик оставлю, попадутся, голубчики!..» Хотя ловушек и обманок в романе предостаточно, это объясняется просто: Набоков по природе был очень весёлым человеком.

Love story

«Аду» можно читать как увлекательную историю, без всяких комментариев, как, например, «Алису в стране чудес». Иначе роман не оказался бы неподалёку от «Крёстного отца» и «Любовной машины» в списке бестселлеров. Подзаголовок, посмеиваясь, обманывает: это не семейная хроника, а мемуары Вана Вина (1870- 1967). Или еще точнее — love story, которую (при желании) можно принять за роман воспитания. Ван, 14-летний мальчуган, влюбляется в свою 12- летнюю кузину Аду. Она отвечает ему взаимностью. Их любовь протекает на фоне усадебного быта, давно и безвозвратно ушедшего в прошлое: парки, пикники, бурные игры, поздний и обильный ужин, долгие русские разговоры. Дети развиты не по годам, да к тому же изрядно начитаны. Не особенно задумываясь, они вступают в интимную близость.

А потом узнают, почти случайно, страшную тайну своего рождения: оказывается, они не двоюродные, а родные брат с сестрой! Однако детишкам на все плевать. Они: а) влюблены; б) надо признать, испорчены, особенно Ван; в) у них отягощенная наследственность — их родители тоже состоят в кровном, хотя и более отдаленном родстве (дед матери и бабушка отца — родные брат с сестрой). Налицо признаки деградации рода, и у Вана и Ады детей уже не будет, что, разумеется, к лучшему.

Конечно, Ван и Ада не совсем обычные дети. Несмотря на сексуальную озабоченность, они обладают чрезвычайно развитым интеллектом. Даже пройдя возраст вундеркиндства, они «по книжности своего интеллекта … до абсурдности сильней превосходили своих сверстников, чем в детские годы». Так что смело можно говорить не только о физической, но и о духовной близости. 12-летней Аде нет равных в игре в анаграммы. Но главное -девочка знает, кажется, всё что можно о насекомых (особенно о бабочках) и растениях (особенно об орхидеях). Она держит гусеничник и мечтает стать биологом. Правда, потом она от этой мечты отказывается и становится актрисой.

Вана, мыслящего преимущественно абстракциями, конкретные знания сестры, допустим, утомляют. Но зато он достиг невероятных успехов в философии, психологии и психиатрии. Кроме того, Ван почти в совершенстве владеет искусством хождения на руках — что, на наш вкус, несколько диковато, но служит хорошей метафорой для его опытов в прозе («О Безумии и Вечной Жизни», «Письма с Терры», «Ткань времени» и др.), включая настоящие мемуары.

Запретная любовь, проще говоря — инцест описан в этих мемуарах со знанием дела и трогательными подробностями. Мало того, что юная пара предается любовным утехам во всякий удобный момент и где ни попадя, — они еще вовлекают в свою сексопатологию 8-летнюю сестренку Люсетт. Ада приучает ее к лесбийским забавам; Ван, пользуясь обаянием неотразимого распутника, влюбляет в себя малышку на всю оставшуюся жизнь. Кульминацией этих отношений логично становится любовь втроем (Люсетт — 16 лет, Аде — 20, Вану — 22). Люсетт, правда, так и остается девственницей (Ван слишком любит Аду!), но разве от этого легче?

Пожениться наши любовники не могут: сколь бы легкомысленны ни были их родители — Марина и Демон — даже для них это перебор. Но судьба благосклонна к влюбленным: умирает от рака Марина; сестричка Люсетт кончает самоубийством; в авиационной катастрофе погибает Демон. Столь же благополучно отправляется в лучший мир ряд второстепенных персонажей: Дэн — муж Марины и возможный отец Люсетт, три-четыре любовника Ады и одна ее любовница. Последним в череде лишних (для запретной любви) людей уходит муж Ады.

Когда в 1922 году Вану исполняется 52 года, а Аде 50, они наконец соединяются. Брат с сестрой живут долго и счастливо и умирают, по-видимому, в один день в 1967 году. В свое 97-летие Ван еще успевает радостно поприветствовать жизнь!

Жизнь – это сон, рассказанный идиотом

К мемуарам Ван Вин приступил, став в возрасте 87 лет полным импотентом. Поэтому к рассказчику и к тому, что и как он вытворяет с Мнемозиной, стоит присмотреться повнимательнее. Возраст его не даёт особых поводов для оптимизма: эксцессы старческого маразма вполне возможны. Да и образ жизни он вел не самый здоровый — без меры предавался плотским утехам, пил и пьёт, кажется, с каждым годом все больше и больше. И не только пьет. «А ты помнишь, — 90-летний Ван берется за сигарету с коноплей, — какие мы были отчаянные … и как изумлен я был… твоей невоздержанностью». «Идиот!» — отзывается 88-летняя Ада. Прибавьте сюда и принимаемый Ваном морфин, который не добавляет ясности сознанию и памяти.

Часть первая, посвященная раннему периоду любви Вана и Ады (1884- 1888), занимает половину хроники и в два раза больше части второй. Вторая — в два раза больше третьей, третья — в два раза больше четвертой, четвертая — в два раза больше пятой, последней. Таким образом, последняя часть (1967 год) составляет 1/16 первой (подсчитано американскими исследователями) и наглядно иллюстрирует работу времени. Как говорит сам Ван: «…каждый год словно бы убыстряется, потому что составляет все меньшую долю от моего увеличивающегося в объеме существования».

Ван честно признает, что его память «все слабей и слабей», но гордится всё еще мощным и активным воображением. Наиболее активно (и мощно) его воображение работает в эротической сфере: некоторые сцены мемуаров можно было бы назвать порнографией, не будь ее границы столь подвижны. (Или — пародией на порнографию, что ближе к истине.)

В части первой мемуарист еще старается держаться в рамках. Он сообщает, что юные любовники испытывают отвращение к порнографическим стишкам (после того, как извлекли из них практические сведения), терпеть не могут Сада, Мазоха и Генри Миллера, но полюбили Рабле и Казанову. Собранную дядюшкой Дэном коллекцию восточной эротики Ван и Ада (справедливо!) считают «в художественном отношении дешевкой и полным абсурдом с точки зрения человеческой анатомии». И т.д.

Однако старый Ван утверждает, например, что 42-летняя гувернантка Ады не носила панталон, приучив к тому же свою подопечную. Читателю легко вообразить, что произошло, когда дети лазали по деревьям и Ада, оступившись, рухнула прямо на голову брата! Примем неправдоподобную, но красивую версию о том, что это было Древо Познания, привезенное «прошлым летом из Эдемского Национального парка».

Но все ожидания превосходит описание «Виллы Венеры», с удовольствием воспроизведенное мемуаристом в части второй. Эта грандиозная сеть борделей открытая 20 сентября 1875 года и раскинувшаяся по всему миру (и даже Татарию, которой, по мнению учредителя «Виллы Венеры», управляют «обамериканившиеся евреи»). Здесь представлены все виды услуг, включая двух мальчиков — к ним, правда, клиент допускается «только меж двух циклов, по три девочки каждый», «дабы исключить регулярный приток “закоренелых педерастов”».

Членами клуба «Вилла Венеры» (нечто вроде The Playboy Club) был и дед Вана — Дедалус, и отец его — Демон, и весь их круг — аристократия Амероссии… Сам Ван предстает перед читателем этаким неотразимым распутником, изысканным и неутомимым секс-гигантом. И, в конце концов, неважно, в какой пропорции в этих самодовольных описаниях переплетены сон и явь.

Два других сна, которые Ван, несколько жеманясь – «неловко описывать в семейной хронике», — но все-таки воспроизводит, «смягчив что возможно», тоже производят сильное впечатление. Вот «падшая Ада» и «любострастная Люсетт» (эпитеты мемуариста, в котором, как во всяком распутнике, сидит моралист) ласкают ртами кукурузный початок, превращающийся в член, – постфрейдисты легко определят, что здесь символ чего. Другой сон Вана (напоминающий о совсем уж безумных мечтаниях Гумберта Гумберта) может потрясти самого закалённого читателя: «Ада только что разрешилась девочкой, которую он уж готов чувственно познать на жесткой садовой скамье». Но сошлёмся на автора, который меланхолически разъясняет: «Метаморфозы в снах так же естественны, как метафоры в поэзии».

Беспокойный эротизм мемуариста объясняется — и отчасти оправдывается — прежде всего его импотенцией. А также тем, что с 1950 года его опекает д-р Лагосс, «любитель непристойностей», «тактичный, тонкий и образованным похабник». Он-то и снабжает старого Вана литературой, разжигающей воображение.

Ван путает жизнь со сном, сны с искусством, искусство с другим искусством, смешивает события и т.п. Время от времени он засыпает над мемуарами, и рассказ его становится бессмысленным и бессвязным, как «Поминки по Финненгану».

Его сведения о географии почерпнуты из старинного глобуса и ботанического атласа Ады. Историю он представляет тоже своеобразно: будто Куликову битву (1380) выиграли татаро-монголы, и русские, спасаясь, устремились в Северную Америку. Они поселились на Аляске (которая не будет в 1867 году продана американцам!), называемой Русской Эстотией, и распространились вниз по континенту. Открывая «Аду», мы знакомимся с потомками этих первых переселенцев — они живут в мифической Амероссии в не менее мифическом XIX веке. А на месте Российской Империи раскинулась, укрывшись за Золотым Занавесом, загадочная Татария…

И это еще не всё. Рукопись Вана не завершена, о чем свидетельствуют его вставки, пометки редактора, комментарии Ады «… вполне ли ты уверен, что стоит снова и с таким пылом обращаться туда, в тот злополучный мир, который, в конце концов, существовал, возможно, только онейрологически [т.е. в сновидениях ], а, Ван?» — выводит Ада дрожащей рукой на полях рукописи в 1965-м. Но тут же зачеркивает. Ибо, как говорил (в «Лекциях по зарубежной литературе») Набоков, «Книга сама по себе есть сон и видение».

И туманна даль…

«Аду» можно читать и с комментариями, опять же как «Алису в стране чудес», и это тоже увлекательно. Вот генеалогическое древо семейства Винов, предпосланное роману. Оно берет начало в 1699 году, подобно древу семейства Компсонов, заботливо составленному Фолкнером для «Шума и ярости» (спустя 16 лет после выхода романа). И так же, как роман Фолкнера, роман Набокова рассказывает о деградации старинного рода. Но не только об этом.

Кто бы ни составлял генеалогическое древо (а это либо Ван, либо Ада), ясно, что это фасад; версия заключения браков и рождения детей, предназначенная для постороннего взгляда. Но главное, что древо это не простое, а интертекстуальное — здесь есть чем поживиться одинокому охотнику.

Например, дед Вана Дедалус Вин, состоящий в родстве с героем Джойса, родился в 1799 году, как Пушкин, а брак заключил в год его смерти, в 1837-м, — так Эрос соединяется с Танатосом. В 1838 году, когда Лермонтов заканчивал своего «Демона», от этого брака естественным образом родился Демон (Дементий) — его сопровождают «бриллиантовые россыпи лермонтовских тетраметров»:
И над вершинами Молчанья
Изгнанник Рая пролетал:
Под ним Монтпек, как в назиданье,
Алмаза гранями сиял.

Ван с грустью вспоминает «замечательный врубелевский портрет Отца». Гибель Демона напоминает о древнегреческом мифе: он, сын Дедалуса, погибает, подобно Икару, в полёте — в авиационной катастрофе. Дэна (Даниэля) Вина — кузена Демона, мужа Марины и возможного отца Люсетт — автор, учитывая его гомосексуальные склонности, отправляет на тот свет в 1893-м – в год смерти Чайковского.

По материнской линии тоже есть кое-что забавное. Так, дед Марины Петр Земской заключил свой брак в год смерти Байрона — 1824-й. Его дочь Дарья (или Долли) вышла замуж за генерала Дурманова в 1840 году, когда на свет явился «Герой нашего времени» «русского Байрона» Лермонтова. В браке Долли родила дочерей-близняшек; которых назвала именами, сливающимися в одно — Аква (1844-1883) и Марина (1844-1900).

Взятые на круг даты жизни этой Аквамарины совпадают с датами жизни последнего романтика XIX века Ницше: 1844-1900. Бедняжку Акву автор наделил не только сумасшествием, но и мигренью — напастями, от которых страдал Ницше. С Ницше же неожиданно оказалась связана тема близнецов, ибо он сочинил милые стишки: «Два близнеца /весело выходят в свет /из одного и того же дома/ для того, чтобы растерзать мировых драконов» . Под близнецами Ницше подразумевал книги, свою и Франца Овербена.

Тема любви брата и сестры напоминает о Шатобриане и его повести «Рене, или Следствия страстей », о сложных отношениях Байрона с сестрой Августой и Ницше с сестрой Элизабет. В мистерии Байрона «Каин» брат и сестра, Ада и Каин, вступают в связь (и даже рожают детей). Кроме того, дочь Байрона звали Адой. Стоит также напомнить о «Шуме и ярости» Фолкнера, где два брата буквально помешаны на своей сестре, причем один из них олигофрен.

Как истинного и истового романтика, Вана влечет туманна даль. Он уверен, что вынужден жить и страдать на планете Антитерра, иначе называемой Демония. А где-то далеко есть планета-близнец Терра Прекрасная — романтически возвышенное ТАМ в противовес обыденному ЗДЕСЬ. Терра — лучший мир или, по двусмысленному замечанию Ады, «состояние ума». Ван подчеркивает, что в Терру Прекрасную верят в основном сумасшедшие (вроде Аквы, его формальной матери, а на самом деле тётушки).

Став ученым, Ван с удовольствием работает в клиниках, извлекая из трансцендентного бреда больных подробности жизни на Терре. Но сдается, что он, с хитростью сумасшедшего, просто заметает следы, поскольку Терра и Антитерра не что иное, как продукт его романтически расщепленного, зацикленного на двоемирии сознания. В конце рукописи Вана планеты (почти) сливаются воедино, составляя привычную нам картину мира.

В общем, несмотря на многочисленные отклонения и ответвления, в происхождении наших героев явно доминирует линия романтизма. Однако романтизм романтичен только в молодые годы. И Демон в зрелом возрасте представляет собой довольно жалкое зрелище: с крашеными в черный цвет усами и волосами, с тягой ко все более юным созданиям. Низкая, «вторичная поэзия плоти», которую одинаково ценят Демон и Ван, — это единственное, что осталось романтикам-вырожденцам от Каинов, Манфредов и прочих Прометеев.

«Терпеть не могу пыхтенье выдохшегося романтизма, — писал Набоков 21 ноября 1948 года Эдмунду Уилсону. — …Запоздалый романтизм Фолкнера, его совершенно непереносимые библейские раскаты… и прочие ходульности кажутся мне отвратительными…»

Совокупление шаблонов и тоска по родине

Отметая упреки в порнографии по адресу «Лолиты», Набоков писал: «… в порнографических романах действие сводится к совокуплению шаблонов». Сдаётся, что ему самому настолько понравилась эта метафора, что он конкретизировал и широко развернул ее в «Аде».

И дело даже не в романтиках — в этом романе вообще нет ничего, что бы не было цитатой.

Именно поэтому первое совокупление юных любовников происходит в библиотеке усадьбы Ардис, составляющей 14 841 том! Эта библиотека «распахнула стеклянные двери; сулила долгое идиллическое библиопоклонство; могла бы стать одной из глав в каком-нибудь старом романе, обитавшем на одной из ее же полок…». Так что невероятно сильная и долгая страсть Вана и Ады связана прежде всего с книгами. Да и сами они вышли из книг и вольются, умирая, в книгу. И вся жизнь их есть книга.

В 1922 году Ван и Ада наконец воссоединились (дата на генеалогическое древо, естественно, не попала). Это связано с выходом книги Пастернака «Сестра моя – жизнь» — ведь в романе не раз говорится, что сестра Вана, т.е. Ада, — его жизнь. В том же году умер Пруст и вышел (во Франции) «Улисс» Джойса – то есть была подведена некая черта под предшествующей литературой, и начиналась новая её жизнь.

Весь роман «Ада» — это грандиозный, как система борделей «Вилла Венеры» (возникшая, по-видимому, благодаря эпизоду 15 «Улисса» — «Цирцея»), плавильный котел, в котором булькают и совокупляются авторы и их персонажи. Пушкин и Чехов, Стерн и Остин, Шатобриан и Мопассан, Пруст и Джойс, Борхес и сам Набоков, Апдайк и Воннегут… Полный список занял бы не одну страницу вкупе с живописцами (старые голландцы, Тернер, Бёрдслей, etc — хорошее подспорье для видеоряда!)

Однако самое почетное место на полках Ардиса отведено графу Льву Толстому. 10-летнему Вану учитель показывает гипсовый след по-крестьянски босой ноги графа, и следы этого следа пересекают роман насквозь. Открывается книга пародией на переводы «Анны Карениной»: «Все счастливые семьи счастливы, в общем-то, по-разному; все несчастные, в общем-то, похожи друг на друга», — что справедливо при учете описываемого здесь счастья. А завершается — квазирецензией: «Ни одно произведение мировой классики, разве что воспоминания графа Толстого, не оставляет ощущения такой радости и чистоты, такой райской невинности, как посвященные Ардису главы этой книги» . Кому-то это, наверное, покажется циничным.

Равно как и родство (возможно, сомнительное) наших романтиков-вырожденцев с сугубым реалистом Толстым: так, Дарью, мать Марины, по-толстовски называют «Долли»; Демон, с интонациями советского сплетника, сообщает, что его тетка Китти «после развода с жутким распутником, писателем Левкой Толстым, вышла замуж за банкира Боленского» . Конец роману!

Несколько типичных дуэлей из русской прозы. Наполовину русская деревня Гамлет (Hamlet). Прелестный разговор за чаем: «Достоевский любил сливки с малиновым сиропом», — говорит Марина. «Бр-р-р», — мгновенно реагирует начитанная Ада, выражая таким образом особое отношение Набокова к Достоевскому.

А вот и самый симпатичный (на наш взгляд) персонаж — таксик Дэк: Он выбежал из «Других берегов», заскочил в «Детство Люверс» Пастернака и, подхватив там в приступе собачьей игривости кусок пропитанной кровью ваты, примчался в Ардис. И когда 12-летняя Ада шокирует пытающуюся просветить ее гувернантку заявлением: «В нынешнее время у нормальных девочек, как правило, этого не бывает», — понимаешь, что это имеет отношение к отважному описанию первой менструации в «Детстве Люверс».

То же можно сказать и о ресторане в Манхэттене, куда Ван ведет сестричек в 1891 году (часть вторая), после чего они и устраивают любовь втроем. Американскому критику Чарльзу Николю эта рискованная сцена напомнила «Послеполуденный отдых фавна» Малларме. Пусть так. Но ведь музыка, музыка-то в ресторане, разбередившая душу нашим героям, была русской! Романсы, тоскливые, как степь, песни — все на потребу тоске по родине… И вот эта солдатская песня: «Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет…»

В 1966 году Набоков перевёл на английский едва ли не единственное стихотворение советского поэта – «Сентиментальный марш» Окуджавы. Перевёл и ёрнически поиграл на созвучиях:

Nаdezhdа, I shаll then be bаck
When the true bаtch otboys the riot…

Набоков называл «Аду» своим «самым космополитичным и поэтичным романом» . Написанный по-английски, он пестрит французскими и русскими вкраплениями. На трех языках бормочут слова любви обаятельные испорченные дети, на трех языках звучит стихотворение, задающее роману ведущую (и трогательную) мелодию:

My sister, do you still reаll
The blue Lаdore аnd Аrdis Hаll?..
Mа soeur, te souvient-il encore
Du chаteаu que bаignаit lа Dore?..
Сестра моя, ты помнишь гору,
и дуб высокий, и Ладору?..

Но вряд ли американец/англичанин или француз сумеет оценить всю прелесть «Okh, nado (I must) passati!», — реплика молодого графа де Прэ, произнесённая «на обожаемом им славянском жаргоне» и отлившаяся ему хорошим мордобоем.

Равно как и ushаs, otchаyniа, zhаlost… Или когда Ада заявляет: «… нам можно безбоязненно у нее на глазах [у сестрички Люсетт] позволять себе ebats», что по-французски означает «шалости». Но если, как Ада, «в хулиганском раже» (за что, по мнению автора, его проза так ценится), в этих самых ebats произнести «первую гласную a la Russe» , то получится русское слово (с английским/французским окончанием множественного числа).

***

Кажется, прочитав «Аду» по выходе из печати, Набоков был несколько смущен: Ван Вин своей ненормальностью явно превосходил Германа из «Отчаяния»(1936), Гумберта из «Лолиты» (1955; 1967) и Чарльза Кинбота из «Бледного огня» (1962), взятых вместе. Отвечая на вопрос о сходстве «Других берегов» с мемуарами Вана Вина, Набоков говорил, что его персонаж в меньшей степени контролирует свое воображение, нежели он. Но далее двусмысленно: «Я действительно не вижу никакого особенного сходства — точно так же кто-то не осознает сходства своих повадок с повадками неприятного родственника. Мне омерзителен Ван Вин». Интересно, кстати, каковы были чувства Набокова, когда Джон Апдайк написал, что love story Вана и Ады списана с его отношений с женой Верой?

С 1970 года «Ада» выходит с Примечаниями за подписью «Вивиан Даркблоом» (анаграмма имени «Владимир Набоков»). Они пародируют комментарий как жанр (которому сам Набоков отдал щедрую дань, прокомментировав «Евгения Онегина» , 1964).

Тон этих Примечаний высокомерно-насмешливый, как бы предполагающий в читателе полного идиота, а на самом деле — демонстрирующим идиотизм комментатора. Например, «Лермонтов — автор «Демона»»; «Алексей и т.д. — Вронский и его любовница»; и сосем уж нелепое — «Степан Нуткин — камердинер Вана»… «Лолита, что в Техасе» — этот город реально существует, вернее, существовал, так как, кажется, уже переименован после выхода в свет печально известного романа». И т.п. Примечания — нечто вроде жирного восклицательного знака в конце, призывающего читателя быть еще внимательнее, сосредоточиться.

…«Ада, сень сада, отрада…» — единственное стихотворение, сочиненное Ваном Вином, американцем русского происхождения . По-английски оно звучит так: «Аdа, our аrdors аnd аrbors…». Остальное попробуйте домыслить сами. И помните: Набоков по природе был очень весёлым и романтичным человеком.

P.S. В 1971 году Карл и Эллендиа Профферы откроют в Анн-Арборе издательство и назовут его «Ардис», в честь усадьбы из «Ады». Там выйдет весь русский Набоков. И много других хороших русских книг.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>